«Лесная», — уверенно заключил Гангея и стал во все глаза глядеть на гостью. Еще бы: лесные якши, особенно женщины, не отличались кровожадностью своих старших братьев, ракшасов-людоедов, и выглядели почти как небесные апсары-танцовщицы. Но если «больше» означает «лучше», то якшини были раза в полтора лучше любой апсары. Если бедра, так всем бедрам бедра, если грудь, так прямо мечта престарелого сладострастника, если губы, так вся сладость плодов бимба, если волосы — водопад шелка, ну а если лоно…

Юноша зажмурился.

Стыдно признаться, но в последнее время, до встречи с Сатьявати-перевозчицей, он втайне мечтал о благосклонности какой-нибудь якшини.

— Кыш, зараза! Дождешься — прокляну!

— Жестокосердый…

Якшиня, облаченная лишь в травяную юбочку, грустно повернулась и пошла прочь, вскоре она скрылась в чаще под хохот красноносых чибисов.

Вздохнув, Гангея одним прыжком выскочил наружу.

— Чего это она? — поинтересовался юноша с деланным безразличием.

— Свататься приходила, — буркнул Рама, возвращаясь к прерванному занятию. — Третий раз уже… Люблю, говорит, без памяти, дай хоть наглядеться всласть, опять же, пора у нее для зачатия благоприятная, а тут я, старый козел, мешаю, нельзя ведь женщине в пору отказывать!..

— Так какой же ты старый?!

Гангея изумился. Гуру, способный загонять его до полусмерти и при этом даже не вспотеть, аскет, медитирующий летом меж пяти костров, воин, умеющий в одиночку расправиться с отрядом врагов…

— Ну и не отказывал бы… — еле слышно закончил юноша, втайне завидуя выдержке гуру. — Ты ж не на последней стадии отшельничества, тебе полный уход от мира не обязателен!

— Ну и не отказывал! — передразнил ученика Рама-с-Топором. — Если б она ко мне приходила, я б и не отказывал! Понял, дубина стоеросовая?! А вдруг она бы тебя напрямую попросила?! Ты ж обет дал: не отказывать просящему! Додумался, теленок!..

Гангея понял.

Хрюкая и задыхаясь, он упал навзничь и с веселым визгом стал кататься по траве. Мечты подростка становились реальностью, и реальность не вызывала ничего, кроме краски на щеках и нутряного веселья, что зарождалось где-то внизу живота, смешливыми брызгами подымалось вверх по телу, щекоча позвоночник, и взрывалось в мозгу перунами Громовержца.

Рама-с-Топором смотрел на ученика и дергал себя за кончик косы. Проказливые барашки плескались в смоляной глубине его взгляда. «Растет мальчишка», — выкрикивали барашки, игриво швыряясь искрами.

Растет…

Неожиданно Парашурама вскинул голову и повернулся к чаще, где минутой раньше скрылась влюбленная якшиня. Мигом бросив смеяться, Гангея последовал примеру учителя.

Тишина.

Но ведь только что было… было… или не было?

— Куда ты?! Куда спешишь, о прекрасный странник! Постой!

Кричала, вне сомнений, якшиня. Ее мелодичную флейту, способную при надобности заглушить медный карнай, нельзя было ни с чем спутать.

Страстный вопль якшини утонул в треске веток — и вскоре на опушку стремглав вылетел человек. Даже издалека было видно, что одет ранний гость роскошно, сверкая на солнце обилием украшений, нечасто балуют такие люди своим посещением скромные ашрамы в лесах! Широким шагом человек направился к хижине аскета, и было ясно: он бы бежал, да гордость не позволяла.

Гордость и привычка повелевать, а не бегать.

— Кшатрий, — проворчал Парашурама, опустил сосуд на землю и машинально потянулся за Топором-Подарком.

Вот уже почти двенадцать лет мир царил на Курукшетре, и Пятиозерье давным-давно текло не кровью, а прозрачной водой, угомонилась тень невинно убиенного Пламенного Джамада, напился всласть краденый теленок — а вот поди ж ты!

Так и не научился аскет спокойно встречаться с воинским сословием.

Однако выскочивший из лесу кшатрий не обратил внимания на сурового Раму. Приблизясь, он вдруг ускорил и без того быстрый шаг, кинулся к юному Гангее и упал перед ним на колени, обхватив ноги юноши и склонив изрядно седую голову.

После такого, мягко говоря, странного приветствия, не полагавшегося ни по чину, ни по возрасту, гость сорвал с бедер пояс и возложил его себе на макушку. Оторопев и не зная, что делать, Гангея смотрел на этот пояс, мимоходом восхищаясь работой ювелира — бусины из красного травленого сердолика нанизаны по шесть в ряд, образуя семь звеньев, цепочки и поперечные пронизи из золоченой бронзы, скрепляющие полушария на концах… Царский пояс.

Царь на коленях?!

— Простишь ли ты меня? — еле слышно спросил кшатрий, продолжая обнимать ноги юноши. — Простишь ли, что нашел тебя так поздно?!

И поднял лицо.

Только сейчас сын матери рек понял, почему не вмешивался Рама-с-Топором: аскет, от взгляда которого не мог укрыться след сокола в небе, первым заметил сходство гостя и своего ученика.

Впрочем, нет — первой заметила влюбленная якшиня, сейчас она топталась на опушке, боясь подойти. Понимала: Рама-с-Топором на этот раз погонит ее гораздо быстрее, чем вначале, если не проклянет без долгих разговоров.

А самому Гангее казалось, что он глядится в полированное зеркало и его разделяет с отражением не блестящая гладь, а почти два десятилетия, год за годом выстроясь в цепочку.

В ушах юноши вдруг зашумело, и в этом шуме отчетливо пробилась ровная капель: час… день… год… Вода из треснувшего кувшина.

— Скромный отшельник счастлив приветствовать в своем ашраме царя Шантану, Владыку Города Слона, — спокойно сказал Парашурама, еле заметно трогая кшатрия за плечо. — Если господин соблаговолит подняться, я предложу ему травяную подстилку, воду для омовения и медовый напиток.

И еле заметный ореол вокруг аскета погас.

К вечеру похолодало.

На опушку тяжко выбрел буйвол-гаур — лобастая махина весом никак не меньше пятидесяти дрон [47] риса, грозное мычание заставило притихнуть голосистых обитателей джунглей, и беззвучно откликнулся белый бык с лезвия Топора-Подарка.

«Вот и остались мы с тобой одни», — Парашурама кончиками пальцев погладил металл секиры и грустно улыбнулся. Он стеснялся признаться самому себе, что отвык от одиночества.

Для Шантану, хастинапурского владыки — Пратипа, его отец и дед Гангеи, недавно скончался, — обет сына пришелся как нельзя кстати. Не отказывать просящему? Так коленопреклоненному родителю вдвойне греховней отказать! Город Слона ждет тебя, сынок, прадедовская столица, гнездо Лунной династии, вон, и достойный учитель твой кивает, ибо долг истинного брахмана — поддержка кшатриев на духовном поприще…

Последней каплей было явление Ганги, матери рек, и ее торжественное примирение с бывшим мужем.

Ушел мальчишка, ушел с отцом… оглядывался, моргал, стряхивал с ресниц редкие брызги — а остаться не мог.

Обет дал.

Рама поежился, хотя холод был здесь совершенно ни при чем, и принялся ожесточенно дергать себя за кончик косы. Аскету не давала покоя одна деталь: когда он отвел царя Шантану в сторону и напрямик спросил, каким образом царь отыскал сына после семнадцати лет разлуки, — Шантану очень удивился. Оказывается, не далее как вчера вечером он охотился у северо-западных рукавов Ганги и своими глазами видел, как божественно прекрасный юноша запрудил огненными стрелами течение реки, заставив воды взмыть к небу.

На окрик царя юноша не отозвался и исчез, зато из вод поднялась мать рек, текущая в трех мирах, и подробненько изложила Шантану, в каком направлении тот должен двигаться, дабы отыскать наследника.

И добавила богиня:

— О царь, это восьмой сын твой, которого некогда ты произвел от меня! Отведи же его к себе домой, о тигр среди мужей! Лучший стрелок из лука, он отлично владеет оружием и равен в битве Владыке Тридцати Трех. Постоянно чтимый богами и асурами, он в совершенстве знает ту науку, в которой сведущи мудрые наставники Брихас и Ушанас. Также твой могучий сын усвоил ту военную науку, вместе с ее вспомогательными и побочными частями, которую знает знаменитый мудрец, непобедимый врагами — Рама-с-Топором, сын Пламенного Джамада! О царь, отведи же домой своего собственного сына, этого героя, знающего смысл царских законов!