И Великий Жених освободил тропу.

В это время юный Гангея с энтузиазмом выполнял первое поручение нового гуру: собирал хворост для погребального костра. Сам гуру занимался более трудоемким делом — стаскивал в кучу разбросанные вокруг трупы.

Хмурясь, он как раз волок за ногу здоровенного бородача, которого раздавило упавшей смоковницей, и поэтому не видел, что за его спиной шевельнулся один из свежих покойников.

Не видел этого и мальчик — он гордо нес перед собой внушительную охапку сушняка, и та закрывала ему почти весь обзор.

Пользуясь отсутствием присмотра, труп с перебитой шеей судорожно пытался встать. Ноги плохо слушались мертвеца, но пальцы еще не успели окончательно закоченеть и упорно цеплялись за кусты, пока ноги-неслухи наконец не обрели опору.

Убитый встал.

Левый глаз его вывалился из глазницы на щеку и походил на яйцо жуткой птицы. Голова моталась из стороны в сторону, яйцо норовило оборвать скользкую нить и упасть, лицо же навек оскалилось предсмертной гримасой ярости и боли — другого выражения теперь было не сыскать.

Вне всякого сомнения, этот человек был мертв. И тем не менее он собирался уйти. Спиной к поляне, где недавно разыгралось стоившее ему жизни сражение, на негнущихся, деревянных ногах мертвец двинулся прочь.

Бывший человек тише змеи просочился сквозь кустарник, равнодушно оставляя на колючках клочья мертвой плоти, и, временами слепо тычась в деревья, двинулся на юг, хотя в царство Петлерукого Ямы пешком не ходят. Мертвеца качало, он оступался на каждом шагу — но почему-то не падал и не шумел, тупо обходя препятствия и с упорством заведенного механизма продолжая стремиться к неведомой цели.

Черный лангур [40] с истошным взвизгом бросился прочь, с ветки на ветку, оповещая собратьев о бродячей нежити, — и на поляне Рама-с-Топором резко выпрямился, полоснув по зарослям острым взглядом. Но тщетно. Палач кшатры… бывший палач кшатры выждал, прислушиваясь и оглядываясь, мотнул головой, словно освобождаясь от наваждения, и потащил очередного покойника дальше, к общему штабелю переложенных сухим хворостом трупов.

Эти никуда уходить не собирались, спокойно ожидая прихода Семипламенного Агни.

А мертвец все шел и шел, и на его пути в страхе смолкали, спеша исчезнуть, все лесные обитатели — пока перед страшным бродягой не открылся луг, за которым лежала благословенная криница Змеиного Яда.

У криницы не было ни души, зато на самом лугу сидела птица. Размером с дом. Так что по сравнению с хищным клювом в полтора человеческих роста бродячий покойник выглядел безобиднее мышки.

Со спины пернатого гиганта соскочил некто и, нисколько не испугавшись, направился к трупу. Смуглый до черноты, стройный наездник, несмотря на жару, щеголял в высокой шапке из бархата, прошитой драгоценными нитями, на шее его красовалось ожерелье из голубоватых жемчужин, совершенно одинаковых, идеально круглых, и размером с перепелиное яйцо каждая. Кроме ожерелья, шапки и браслета на левой руке, он был совершенно обнажен.

А поскольку гигантская птица могла быть только Гарудой, Лучшим из пернатых, то сам незнакомец столь же несомненно звался Вишну, Опекуном Мира.

Силуэт Бога едва уловимо расплывался, как если бы от тела исходило легкое марево. С улыбкой Вишну подошел к ожидавшему его мертвецу, минуту-другую смотрел в единственный глаз — второй успел-таки выпасть и потеряться по дороге, оставив кровавую дыру…

И вдруг обнял труп.

Труп содрогнулся, словно в пароксизме извращенного посмертного наслаждения, и двойником выгнулось прекрасное тело Вишну. Со стороны могло показаться, что Бог с мертвецом предаются омерзительному соитию, и даже Лучший из пернатых не выдержал. Отвернулся, прикрыв глаза пленкой. Гаруде уже доводилось видеть подобное — и всякий раз ездовой вахане Опекуна казалось, что его бездонный желудок сейчас вывернет наизнанку.

Но о любви между Богом и трупом здесь не было речи: просто Вишну таким образом вбирал в себя частицу собственного «я», что временно пребывала до того в теле смертной аватары. Для Опекуна в этом слиянии не было ничего удивительного или противоестественного.

Умом-то это понимал и Гаруда, но смотреть… Нет уж, увольте!

Бог и мертвец продолжали содрогаться в экстазе, и плоть убитого разлагалась прямо на глазах: чернела, усыхала, опадая наземь хрупкими хлопьями… Когда Вишну наконец разжал руки и отошел на шаг — глухо стукнул оземь сухой костяк, от удара рассыпавшись в прах.

Тем не менее тело Бога осталось по-прежнему чистым и благоуханным, как и тогда, когда он еще только шел по поляне к своей погибшей аватаре.

— Вот как, значит? — пробормотал Опекун себе под нос. — Что ж, забавно… Очень даже забавно!

Он расхохотался и вприпрыжку направился к Гаруде, по дороге подобрав камешек и швырнув его зачем-то в Лучшего из пернатых.

Со стороны было видно, что марево вокруг Опекуна исчезло, и теперь его силуэт ничем особо не отличался от силуэта любого обычного человека.

Или Бога. Или демона. Или…

Или-лили, как любил говорить пятилетний Гангея, которого еще никто и никогда не называл Грозным. И уж тем более — Дедом.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

УЧЕНИК

Глава IV

ДОРОГА В ОСТРОВНОЙ АШРАМ

Зеленая с золотом лиана, тихо шурша, скользила в гуще лиан-товарок, немало, должно быть, удивленных такой прытью с ее стороны.

Впрочем, нет. Лианы уже не удивлялись — и не потому, что не умели удивляться. Просто привыкли, что некоторые из них время от времени вдруг начинают двигаться. Раз ползет — значит, ей нужно. И пусть себе ползет. Лианы больше интересовало собственное цветение, а разоренное гнездо или проглоченные яйца какой-нибудь незадачливой пичуги их волновали в последнюю очередь. Как и различия между ними, почтенными лианами, и древесными змеями. Пустяки, блажь — и только!

Змея же, ощущая впереди живое тепло, мерцание среди веток, расслабленно текла в нужном направлении. Ее не обременяли предположения, что это в итоге окажется: птенец зарянки, яйца черногрудой иволги, ленивая белка — пульсируя, комочек выглядел как раз подходящим по размеру, чтобы оказаться съедобным.

Что ей сейчас и требовалось.

Неожиданно впереди открылась прогалина, и змея повисла, окольцевав ветку амры [41] и раздраженно шипя. Спускаться на землю отнюдь не хотелось, а скользить кружным путем… того и гляди потеряешь из виду пищу — ищи ее потом!

Но тут — о радость! — выяснилось, что на землю можно и не спускаться. Прямо под чешуйчатой охотницей на прогалине возвышался камень, творение рук двуногих. Да и сам он по форме весьма напоминал одно из этих странных существ. Перебраться на него, а с камня — вон на ту ветку…

Змея так и поступила. Прикосновение к камню внезапно оказалось приятным: поверхность была теплой и гладкой, и змея невольно задержалась на ней, продлевая удовольствие. Этот камень был совсем как живой. Совсем как…

Крепкая пятерня молниеносно ухватила оплошавшую охотницу за шею, сразу позади головы, так что у змеи не осталось ни малейшей возможности пустить в ход свои ужасные зубы. Гибкая плеть судорожно задергалась, извиваясь и скручиваясь узлами — но с таким же успехом она могла пытаться разжать орлиные когти.

Черноволосый юноша, который до того пребывал в неподвижности и, казалось, даже не дышал, распахнул смеженные веки и устремил на свою пленницу отсутствующий взгляд.