Тихая, сытая, как детеныш леопарда, который вымазался в красном песчанике от ушей до кончика хвоста.

Правый бок колесницы развернулся в сторону, откуда летели стрелы, вихрем рванули с места пегие скакуны, и ты получил минуту передышки — Рама-с-Топором не станет разить того, кто совершает прадакшину, круг почета, отдавая дань уважения достойному противнику.

Поле боя расстилалось перед тобой. Огромное, невозможное, и битва была в самом разгаре. На левом фланге пешие копьеносцы сдерживали натиск боевых слонов, разя гигантов в хобот и основание бивней, сотни колесниц искусно маневрировали, сражаясь за «ось и чеку», вынуждая противника повернуться лицом к солнцу, сцепиться дышлами с союзником или подставить спину, — а в отдалении длилась и все не могла прекратиться дикая рубка всадников.

Ты уже знал, что из дравидов-южан выходят самые лучшие пехотинцы, стойкие в обороне и расчетливые при атаке, арии Мадхъядеши искусны, как никто, в колесничном бою, племена Запада предпочитают сражаться конно и потому за любые деньги берут табуны камбоджийских лошадок, ну а Восточные анги, бородатые упрямцы, испокон веку славились умением превращать слонов в боевые крепости.

И тебя не смущало, что у тьмы бойцов было всего два лица: твое и учителя.

Возница-близнец покосился на тебя через плечо и хрипло расхохотался.

Давно, в конце третьего года обучения, когда ты наконец понял, как бабахает Прадарана и в азарте едва не спалил половину леса, учитель перенес изучение боевых мантр сюда. «Где мы?» — спросил ты, изумленно оглядываясь по сторонам. Метательный диск с острыми как бритва краями снес тебе голову — лишь когда ты вновь ощутил ее на своих плечах и не осмелился заплакать, учитель ответил. «Мы в начале Безначалья», — буркнул Рама и погнал прочь свою колесницу, отходя на пять бросков жезла, дистанцию лучников.

Прошло еще два года, прежде чем ты узнал, а частью догадался: от того Безначалья, где молчит Предвечный океан и сражаются боги с асурами, вас отделяет тонкая, но несокрушимая стена. Пожалуй, для Парашурамы в ней нашелся бы пролом, а то и дверца, но глупым юнцам лучше учиться бабахать здесь, где ничего не бывает всерьез и навсегда.

Потому что тело юнца в это время сидит перед ашрамом, и в нем, в этом теле, золотоносным осадком копится мастерство и умение.

Не ответив на сегодняшние вопросы, учитель молча ответил на позавчерашний: как мы будем изучать колесничный бой, если в ашраме нет не то что коней с колесницей, а даже мало-мальски сносного доспеха?!

У Рамы-с-Топором было поле боя.

Свое.

Теперь — одно на двоих.

Сознание послушно наполнилось ледяной прохладой, Ваю-Ветер пронзительно свистнул, выдувая из закоулков хлам мыслей, и пока твои руки, все, сколько б их ни было, послушно управлялись с поводьями, луками, дротиками и слоновьими стрекалами, губы машинально выговорили первые слова боевых мантр. Паутина пришла сразу. Тускло-синяя, светящаяся паутина, сквозь которую ты уже умел видеть битву, не путая явь с марой. Черные мухи ползали в переплетении нитей, сытые мухи с зеленоватым отливом, временами запутываясь и начиная дико трепыхаться. Надо было, не прекращая чтения мантр, выводить из дальнего угла сети паука, толстого хозяина с мокрыми от яда жвалами, и гнать его к пленнице.

Паук сжирал добычу, двое превращались в одно, паутина вибрировала, истекая сапфировым звоном, — и стрелы, половодьем текущие в этот момент с твоего лука, переставали быть стрелами. Слова переставали быть словами, мухи — мухами, воины — воинами, и непрерывный поток стебельков травы куша [45] срывался с твоей тетивы, с сотни твоих тетив, выкашивая пехотинцев рядами и заставляя слонов отступать в страхе.

Рамы-с-Топорами грудой трупов устилали землю, рев раковин смерчем вихрился над дымящейся землей, и гневная река разлилась на поле боя. Потоками ей служили войска, а герои-воины были бревнами, которые уносит течение. Лодками служили доспехи, а вместо трясины дно устилали жир, мясо и костный мозг убитых существ, вместо рыб она изобиловала копьями, а вместо змей кишела отсеченными руками павших.

Но огненные стрелы уже пронизали небо: «Жезл Брахмы» и «Южные Агнцы» обрушились на твой правый фланг, разнося колесницы в щепки и превращая людей в кровавое месиво, «Хохот Рудры-Ревуна» оглушительно гремел над сражением, и слышалась в нем насмешливая издевка учителя. Ты закричал от боли, и половина бойцов вскрикнула вместе с тобой, едва не перекрыв «Хохот Рудры».

Побелев, губы сжались на миг, перед тем как бросить в кровавый простор нужные слова. Часть из них ты нашел сам, долгими вечерами составляя осколки головоломок в одно целое, — и паук проворно засновал в сети, заставив нити паутины раскалиться до лазурного оттенка. Смотреть было больно, говорить было больно, удерживать в руках лук и вовсе невозможно, но молнии в вышине скрестились с молниями, окрашенные кровью тучи заревели над головой подобно слонам в течке, змеи с пылающей пастью наполнили небосвод — и ноги воинов с ликами Рамы сковала «Ползучая немочь», тайное оружие подземных нагов.

Увы, успех был недолгим.

Полупрозрачные птицы-супарны, двойники Лучшего из пернатых, налетев стаей, растерзали путы — а ты еле удержался, чтобы не начать плясать, одновременно почувствовав в желудке позыв облегчиться. Учитель мастерски владел мантрами «Пишач-Весельчак» и «Дремота Чрева», которые бросали противника в неистовый пляс, принуждая заодно к поносу и мочеиспусканию.

Единственным средством было переждать — долго «Пишач-Весельчак» не действовал, — сосредоточив все внимание на лазурной паутине и дав пауку вдоволь набегаться по концентрическим кругам.

Наконец желание плясать ушло, оставив слабость в икрах, а желудок утихомирился.

Некоторое время ты, пользуясь молчанием учителя, кружил по полю, расстреливая тех, кто рисковал загораживать дорогу, заставил повернуть вспять слона, похожего на грозовую тучу, срубил стрелами древко зонта и штандарт какого-то особо настойчивого Рамы, но потом тебе пришлось сменить колесницу — упав с неба, дымная палица вдавила твою повозку в землю через миг после того, как ты успел соскочить наземь…

Вспышкой безумия кажется: никакого Гангеи не существовало от сотворения мира. Сейчас ты Индра-Громовержец, буйный Владыка Тридцати Трех, нет, вас по меньшей мере двое, и пока один Индра сражает полчища мятежных асуров, другой содрогается в экстазе, обнимая женщину, похожую на маленькую перевозчицу…

Запах рыбы наполнил Вселенную.

Паутина уже была не лазурной — она была белой.

Как снега Химавата.

И огненные мухи суетились вокруг паука, сотканного из заката и восхода.

— Ишь, расселся! Иди лучше за водой сбегай…

Колесничный клин упрямо прорывался на левом фланге, земля под колесами вспучивалась кислым тестом, превращаясь в болото, местами покрываясь глинистой коркой, но губы с остервенением продолжали выплевывать мантру за мантрой, паутина рвалась в клочья, чтобы вновь срастись, проворней иглы ткача сновал паук, пожирая муху за мухой, — и колесницы подминали трясину под себя, чешуйчатые змеи-наги опутывали колеса, не позволяя им проваливаться, а ливень железных дротиков хлестал наотмашь по армаде закованных в броню слонов, оставляя на месте животных курящиеся воронки…

— Оглох?! — рявкнуло из воронок. — За водой, говорю, сбегай!

Гангея открыл глаза сразу, рывком, и взгляд захлебнулся покоем. Привычным, обыденным, не требующим шепота белых губ и рези в руках, исхлестанных тетивой.

После огня и грохота это было почти невыносимо.

«Я… я выдержал испытание?!» — хотел спросить юноша. Он взглянул на Раму-с-Топором (тот как раз швырнул к ногам ученика коромысло и пошел разводить костер) и понял: задай он этот вопрос — ответ будет известен заранее.

Сын Пламенного Джамада не любил итогов. Высшей похвалой в его устах было молчание. Если после паузы следовал еще и короткий кивок — можно было преисполняться счастьем и плясать всю ночь напролет.